Петрикор, R, слэш

Таки надыбал))
Последний нормально написанный текст) Не самый вообще последний, но последний был на тот же фест и "на отъебись". А этот в целом нравится. Кто-то это читал уже, кто-то нет, но я к себе так и не утащил)
23.03.17.
Шапку фигачить не буду, оправдаюсь тем, что свободный человек, а не на ФБ))
Текст писался по заданию: нужно было обязательно использовать указанные там слова.
Слова задания:
Петрикор — запах земли после дождя.
Каферейсер — тип мотоцикла. Предназначен для скоростных поездок на небольшие расстояния. Дизайн оптимизирован для достижения скорости и управляемости в ущерб комфорту езды.
Эглет — металлический или пластиковый наконечник шнурка, облегчающий вдевание шнурков.

читать дальшеЗапах дождя. Мало кто заморачивается, чтобы придумать ему название. В нашем краю это важно. Дождь – запах жизни. Запах земли после дождя – петрикор. Так решили какие-то австралийские ученые, потом так стали называть духи. Получается, сидя на крыльце, я вдыхаю сейчас какой-то модный и дорогой аромат совершенно бесплатно. Впереди простирается поле, над горизонтом висит туча, и первые капли уже стучат по крыше: тук-тук. Петрикор, придумают же. Не помню, когда впервые услышал это слово, кажется, от Люка. Хотя он употребил его как-то коряво. Сказал, что мы лежим в петрикоре. На самом деле, мы валялись в грязи. И как можно вообще лежать в запахе? Спустя годы, сейчас понимаю, что это ерунда, могли и лежали, мы вообще много чего могли. И запах дождя всегда настраивает меня на определенный лад. Знаете, иногда приходит такое настроение, когда начинаешь думать: вот закончится все, и будут последние часы, наполненные боли и ожидания конца – о чем тогда вспомнишь? Я в такие минуты думаю, что плохо тем людям, которым сложно ответить на этот вопрос. Хотя всем приходится отвечать в свое время, и ответ всегда находится. Для меня это петрикор, вкус дешевого виски на языке и нотка одеколона «Олд Спайс». И никакого привкуса сигарет, потому что, когда он появился, все уже было безвозвратно испорчено. Но все же хорошее было время.
Когда я собирал свой первый байк для гонок, еще не знал, что потом его назовут «каферейсером», и участники первых заездов станут своеобразной легендой. Люк стал. Помнится, бесил меня по первости неимоверно. Мы вообще повернутые были, сплошная дурь в голове. Я часами пропадал в гараже, совершенствуя свой мотоцикл. Лучше со стариками бы больше времени проводил, но кто же наперед знает. Вернее, знают все, но кто же об этом думает? Мне нужно было успеть выиграть гонку до того, как доиграет песня Битлз в музыкальном автомате. По сути дела это значило, что надо побить Люка, но я всегда четко приходил третьим или четвертым, махач на дороге у Люка всегда был с другими парнями. Я предпочитал не связываться, потому что считал его конченым психом, который не то чтобы готов за победу костьми лечь, но готов других угробить. И угробил немало за те три года, что мы вместе гоняли.
Точкой сбора было кафе «У Джорджа», сигналом к началу – песня Битлз. Местная полиция нас недолюбливала, во многом из-за Люка. Но хозяин заведения, Джордж, хорошо им отстегивал, потому гоняли нас чисто формально. Поговаривали, за жмуриков-бывших-серебряных-призеров Джордж вычитал бабло из призовых Люка, но, наверное, трепали просто. Джордж зарабатывал на Люке много денег, Люк умел устраивать шоу, а то, что он чуть ли не каждую гонку отправлял кого-то в больницу, так это тема сама такая опасная. Для настоящих мужиков, а не принцесс. Но я долго пробыл в деле, дольше всех, кто приходил когда-либо в пятерке, и понимал, что не все так просто. Я изучил Люка, его ненормальную страсть к опасной езде, знал, что если соперник упадет ему под колеса, он едва ли остановится.
Иногда мне казалось, что я могу его побить. Слава богу, когда я почти решился, меня в этом порыве опередил наш вечный номер четыре. Исход был летальным. Люк поругался тогда с Джорджем и какое-то время не появлялся, потом вернулся и привел какого-то нового парня, который очень неплохо гонял. Я же переживал из-за Майка, так звали того погибшего парня, мы приятельствовали с ним, давно друг друга знали по гонкам. Кстати, сошлись именно на почве нелюбви к Люку. Меня в том роковом заезде не было, пришлось подряжаться на ферме, узнал обо всем из рассказов. До сих пор непонятно – зачем вообще Майк к нему полез? Впрочем, Люк умел спровоцировать. Своих соперников он любил раззадорить и завести, причем, чем более оппонент чувствовал себя важным и достойным, тем хуже ему приходилось на дороге.
Малыша Джеки, которого Люк при встрече засасывал чуть ли не в десны, едва потом соскребли с асфальта, чтобы собрать в пакет. И все равно от желающих посостязаться с Люком отбоя не было, заезд с ним гарантировал хорошие призовые, потому я на это иногда и шел, пусть старался держаться от разборок в стороне. Я даже заезды без него старался не выигрывать, потому что знал, что он следит и ищет себе новую жертву. Мне же тупо были нужны деньги. Дела дома шли неважно, и если бы не мои призовые, дом бы семье сохранить не удалось. Родители пусть поначалу не одобряли, но смотрели сквозь пальцы, потом привыкли. Ведь на эти деньги моя младшая сестра Сьюзен уехала в колледж, а потом начала новую жизнь. В качестве благодарности не получил от нее даже открытки, ну и черт с ней. С этих самых пор не люблю умниц и красавиц. Впрочем, с моей нелюбовью к Люку это вряд ли могло сравниться. А он, слава богу, не особо замечал мое существование. Здоровался, конечно, поднимал стакан, когда я все же случайно выигрывал заезд, но в остальном я оставался для него невидимкой. Вплоть до того дня, когда решил изменить всем своим правилам.
Дело было как раз в Сьюзен: как-то так вышло, что наш батя истратил все деньги, которые откладывались на ее образование. Как – я предпочел не вдаваться. Алкоголь, карты, женщины. Или одна конкретная женщина, точно не наша мать. Сначала он честно рассказал все Сьюзен, та устроила скандал. Ему пришлось врать, что куда-то вложился, и деньги скоро будут. Мать, казалось, поверила. Но напоминала ему каждый день, а Сью еле сдерживалась, чтобы не сказать ей все, как есть. Удерживало лишь то, наверняка, что если правда раскроется и двадцатилетний брак наших предков пойдет псу под хвост, никаких денег она точно не увидит.
Дома находиться в ту пору сделалось совсем невыносимо. Никто не ругался, не кричал, мать все также хозяйничала на кухне и дразнила божественными ароматами всю округу. Но, стоило зайти, сразу ощущалось, что что-то не так. Как затишье перед грозой, когда все замирает в ожидании дождя и грома.
Все складывалось из мелочей: на кухне играло радио, но мать не подпевала, отец возился в сарае с трактором, но оттуда не было слышно ни одного ругательства. Он вообще стал очень тихим и мрачным, совсем бросил пить, будто это могло теперь помочь. Не знаю, бросил ли он другую женщину, все это было выше моего понимания, да и не особо интересно. Я видел, что отец любит нашу мать и страдает, что может все потерять. Может, в том и был ответ: под «всем» понималась явно не одна лишь она, а еще дом, мы, воскресные походы по магазинам, завтраки, праздники, да практически все, что вносило какое-то веселое оживление в нашу жизнь. Отцу чего-то не хватало, и я до сих пор не знаю, чего именно. Да и не интересовался особо никогда.
Сейчас иногда думаю, что в кого-то же пошла Сью с ее мечтами об огнях большого города. Она всегда была любимицей отца, я же, как ни странно, всегда был ближе к матери. Ей ничего было не надо, кроме того места, где она родилась и которое любила. Ей можно было бы рассказать про петрикор, она бы поняла.
Возможно, отец считал ее скучной, да и меня в придачу. Он лишь раз взглянул на меня по-другому, когда узнал про гонки. Он позволял матери ругаться и говорить, какой я плохой и безответственный сын, а сам смотрел с огромным удивлением и примесью почти детского восторга, будто я все же смог оправдать его ожидания, когда он уже и не чаял.
Но именно Сьюзен должна была уехать в большой город, получить образование и сделать блистательную карьеру, а не я. Мне же потом должна была отойти ферма, со всеми ее делами, проблемами и неоплаченными счетами. Я никогда не думал, почему так, просто у меня получалось, мне нравилась такая жизнь по большому счету, а Сью было тесно.
Единственным, что не вписывалось в общую картину, были мои гонки. Атмосфера бара «У Джорджа», адреналин, новые лица, невероятные истории - это все было как форточка в другой и большой мир, моя персональная кроличья нора, в которую можно было только заглянуть, но никаких шансов по-настоящему упасть.
Хотя иногда я хотел уехать, даже почти верил, что, проехав полпути, забуду повернуть обратно к бару, а буду ехать и ехать дальше, пока не мелькнет табличка, уведомляющая, что я покинул границы штата, и шоссе не перейдет в какую-то незнакомую мне загруженную автостраду. Эти мысли стали посещать особенно часто, когда дома начались проблемы, но оформиться в план все никак не могли. Да я и не стремился, продолжая довольно вяло мечтать и еще сильнее, чем раньше, не любить Люка. Это была не ревность или даже зависть, просто я чувствовал, насколько он мне чужд, как человек с другой планеты.
Люк постоянно уезжал куда-то и возвращался потом с рассказами о каких-то крупных соревнованиях. Он всегда был при деньгах, его собранный вручную байк сверкал новыми деталями, а потертая кожанка наверняка стоила, как семестр обучения Сьюзен в Нью-Йоркском университете. Понятно, что в дни семейных неприятностей он бесил меня больше, чем обычно. Просто был, как бельмо на глазу. Нет, я не завидовал самому успеху и деньгам, парень этого заслуживал. Но вот то, как он заработал себе имя и известность – вот это меня выводило из себя все сильнее. Я знал, что гоняю не хуже. Просто не был готов подставляться под колеса Люка, чтобы это доказать, а тот играл всегда невероятно грязно и не прощал поражений. Может быть, эта осторожность и отличала меня от тех отчаянных парней, которые мечтали побороться с королем и долго держались вторыми, пока, на свою беду, не побеждали разок-другой. Я, в отличие от них, видел, что происходит, и не готов был свернуть шею ради победы и причитающегося к ней большого, по меркам наших мест, куша. И потому злился на Люка, в которого на трассе будто дьявол вселялся. В обычной жизни он был рубахой-парнем и душой компании. Даже при всей своей неприязни я не мог не признавать, что в его отъезды бар Джорджа скучнел, словно терял краеугольный камень, на котором держалась вся неповторимая атмосфера этого места. Ее сложно описать словами, но у нее был свой вкус и даже запах. Стоило переступить порог бара, и кровь по жилам начинала бежать быстрее. Если в баре был Люк, то она просто превращалась в огонь.
Я бы обеспокоился тем, как его присутствие на меня влияет, но под его обаяние попадали абсолютно все. Люка считали признанным красавцем и сердцеедом, хотя никто толком не смог бы описать, в чем именно заключалась эта красота. Коренастая фигура, неправильные черты лица и конопушки на носу. В довершение всего лоб пересекал шрам, полученный еще в те далекие времена, когда за крутой транспорт считался новенький велик, а не мотоцикл. Из по-настоящему классически красивого у Люка были лишь глаза глубокого синего цвета, наследство от бабки ирландского происхождения, да и, пожалуй, точеные скулы, которые портила почти квадратная линия тяжеловесного подбородка. Вернее, портила бы, не находись лицо Люка в постоянном движении. Каким-то непостижимым образом вся эта несуразица в итоге являла картину поразительной красоты, которую, увы, нельзя было запечатлеть ни на одном фотоснимке. Я, как и все, не мог им не любоваться, хотя, стоило завидеть его рыжие патлы в толпе, испытывал резкое и непреодолимое раздражение. И старался держаться в стороне, чтобы не подпасть под его пугающе-невинное обаяние, которое заставляло потом творить глупости.
Не знаю, как никто не обращал внимания, но лучшие друзья рядом с Люком не задерживались и всегда не очень хорошо заканчивали. Но таких за все годы было мало, а вот приятелей и поклонников целая толпа. Девчонки вешались на него пачками. Еще я слышал, что за баром сильно избили паренька, который набрался и, по слухам, начал при всех признаваться ему в любви. Люк после того случая разозлился почему-то. Как мне тогда казалось, ему было пофиг, кто там и как в него влюблен, главное, чтобы влюбленных было побольше. Да и сам позволял себе очень многое: лапать всех подряд и обниматься для него было нормой, он, казалось, не мог без постоянного тактильного контакта, когда не был занят своим мотоциклом.
Да, мое отношение к Люку было очень неровным, я так и не смог бы, наверное, до конца все понять, если бы не гибель Майка, в которой я его винил, и непростая ситуация дома, вынудившая меня перестать осторожничать и предпринять решительные шаги.
Последней каплей оказалась беседа с отцом, когда я, вернувшись домой, впервые за долгое время застал его с бутылкой.
- Мэри ушла, сынок. Сказала, что ушла с ночевкой к подруге. К какой подруге? Она никогда ни к каким подругам так в гости не ходила, зачем вся эта ерунда?
Мой старик смотрел на меня жалобно и будто даже не ожидал ответа на вопрос, а чего-то другого. Как побитая собака, которая боится, но ждет уже последнего пинка, чтобы все поскорее закончилось.
Не знаю, может, он думал, что я на него наору, спущу с крыльца и запрещу навсегда появляться на пороге дома. Может быть, мама тоже этого ждала, когда уходила сегодня. Я же уже был взрослым мужчиной, единственный, кто мог за нее постоять, раз отец подвел. Но, к счастью или нет, на такое у меня просто не хватило бы никогда духу. Поэтому я просто присел на крыльцо рядом с ним, отобрал бутылку и сделал глоток. Отец ждал, а я сидел и думал о том, что если не хватает духу прогнать его совсем, то нужно хотя бы в другом, наконец, показать себя мужиком. Я мог побить Люка, хоть один единственный раз. Я даже этого хотел. И делать нужно было это в главный заезд, посвященный основанию бара «У Джорджа», когда съезжались гонщики со всей округи, и куш реально был большой. Хватило бы на два года обучения Сьюзен, не меньше, а потом мы бы придумали что-нибудь.
Я сказал отцу, что добуду денег, и все будет даже почти законно. То есть не менее законно, чем обычно. Тот просиял и стиснул меня в объятиях так крепко, будто вожделенные купюры были уже у него в руках. Я же пошел в бар «У Джорджа», чтобы напиться, отметив тем самым судьбоносное решение в своей жизни. Голова просто шла кругом. Я не мог предположить, чем все обернется, но понимал, что даже единожды брошенный вызов изменит все.
Я пришел, осмотрелся. Обстановка была обычной для субботнего вечера, только не было Люка. У стойки бара сидел Джефф, нынешний второй номер. Он солютнул мне стаканом, отвернулся – все, как всегда. Но сегодня я к нему подсел. Джефф даже не удивился, мое лицо настолько примелькалось в баре, что можно было и запутаться, пили ли мы раньше, или сегодня был самый первый раз.
Он проследил взглядом за моими пальцами, сложившимися в понятную для бармена фигуру, усмехнулся и обернулся ко мне.
- Привет.
По его лицу было понятно, что он пытается вспомнить мое имя.
- Не Люка ли ищешь?
Я покачал головой. Бармен принес два шота. Джефф осушил оба почти без перерыва. По его виду, он сидел в баре чуть ли не с обеда.
- Ты в курсе, что для него мы второй сорт, почти дерьмо? Знаешь, что мне сказали на гонке в Иллинойсе?
Я покачал головой и сделал знак еще на два шота.
- Что я говно и им не подхожу. Нужно побить хоть раз Люка, чтобы туда пролезть, понимаешь?
Я кивнул, поймав на этот раз стопку до того, как она прошла мимо меня.
- Он нас топит. Ему вообще на все плевать.
Джефф стукнулся носом о рюмку, я наблюдал. Он был для меня лишь источником информации. Люк явно не расценивал его как соперника, раз не прихватил своего нового дружка-самоубийцу на гонки в Иллинойс. Для меня это было показательно. Я купил еще выпить Джеффу, и мы потом отлично надрались во имя моей решимости побить Люка, пусть его временный второй так о поводе ничего и не узнал. Мне было приятно. Я впервые чувствовал себя таким свободным. Стены меняли свое положение в пространстве, элементы декора внезапно становились более заметными и яркими. Фигурки группы Битлз полным составом, красиво же. Лет пять наблюдал эту композицию на стойке, а именно сегодня она вдруг оказалась со смыслом. Вообще огонь. Мы с Джеффом заказывали шот за шотом, а потом на мое плечо опустилась рука. На плечо Джеффа опустилась другая, Люк обнимал Джеффа и меня, будто мы каждый вечер зависали так вместе.
- Дейв.
Я вздрогнул. Несмотря на пьяный угар, в голове зазвонил тревожный звоночек: Люк крайне редко запоминал абы чьи имена. Он даже своих подружек величал по цвету волос: «блондиночка», «рыжий ангел» или «брюнеточка», а недолгую подругу с цветным ирокезом называл «киса». Товарищи по гонкам были просто «мужики». А если Люк с кем-то пил, то обращался из серии «эй, крепыш» тоже, видимо, чтобы не ошибиться.
Джеффа по имени он называл всегда, и тут я мог только посочувствовать, понимая, что это значит. Но вот чтобы он помнил меня? Странно. И, учитывая мои планы на ближайшую гонку – это было пугающе.
Джефф с Люком перебросились парой фраз, потом, как это всегда происходило с Люком, мы оказались в центре маленькой толпы. Мне было непривычно находиться так близко от центра внимания, но куда больше волновал тот факт, что рука Люка так и осталась у меня на плече, Джеффа он давно отпустил.
Кажется, мы до рассвета пили текилу во славу какой-то очередной победы Люка, остаток вечера плохо запечатлелся в памяти. Отчетливо запомнилось лишь, как он произнес мое имя, его рука на плече и запах одеколона Олд Спайс.
Утром мне было просто ужасно, я блевал до самого обеда. Вернувшаяся мать укоризненно качала головой и, кажется, навсегда зареклась уходить к подруге. Даже казалось, что она готова простить отца и забыть про растраченные деньги.
Все было хорошо, пока Сьюзен не вернулась с подработки в местном спортивном клубе и не устроила новый скандал. Отец злился, мать плакала, Сьюзен кричала, а я лежал у себя в комнате наверху и думал, как же мне плохо. Еще не покидала мысль, что Люк как-то догадался о моих планах, и гонка для меня может закончиться очень плохо, но отказаться теперь было уже нельзя.
Следующие два дня я буквально жил в гараже, готовясь к гонке, потратил все скопленные деньги на детали для мотоцикла и вообще нафиг свинтил все лишнее, что мешало развитию скорости. Периодически меня навещал отец и приносил то сэндвичи от мамы, то пиво от себя, а накануне гонки торжественно выдал сто баксов, которые, видимо, забыл потратить на другую женщину. В ту пору я сильно на него злился, и меня можно было понять: я собирался рискнуть головой, чтобы исправить его ошибки и спасти его брак.
В бар «У Джорджа» я приехал заранее, но все равно застал уже большое скопление народа. Было много шума, смеха, какие-то позеры уже оседлали байки и демонстрировали собственную крутизну. Я припарковался недалеко от линии старта, не собираясь присоединяться к общему веселью, мне нужно было сосредоточиться. Гонка обещала быть долгой по обычным меркам, Джордж поставит композицию, которая будет играть почти целых пять минут. Учитывая расстояние, даже вернуться, уложившись в это время, было для многих проблематично. У меня всегда получалось, у Люка тем более, и сегодня я должен был состязаться с ним. По-настоящему, как никогда раньше.
Страх отступил перед возбуждением и предчувствием чего-то большого и важного: я впервые собирался здесь показать, на что действительно способен. Даже мысли об отце, Сьюзен и ее учебу отошли на второй план. Это была моя жизнь. Тот незабываемый миг, который хотелось прожить только для себя. Я уже жалел, что был так холоден с отцом в последнюю встречу, потому что без его ошибки мне бы никогда не пришлось испытать ничего такого. Я бы просто не решился.
Люк приехал за полчаса до старта и сразу пошел в бар, чтобы взять пива перед заездом. Народ вокруг привычно шутил, что, может быть, король гонки засидится и вообще не придет, пусть все и знали, что сидеть он может, сколько захочет: без него не начнут.
На точке старта он появился за пять минут до начала, когда все уже оседлали мотоциклы. Кто-то наудачу тискал свою девчонку, кто-то молился, кто-то курил – у каждого был свой способ релаксации. Я же просто стоял рядом с байком и перекидывался шуточками с соседями, все как обычно: «ты будешь глотать пыль от моих колес», «а стартанешь ли вообще на этом корыте», «тюнинг сделан в честь той рыжей» - бессмысленный треп, который помогал преодолеть нервозность и звенящее внутри «да когда же».
Хорошенькая девчонка в экстремально короткой юбке махнула руками, раздались первые аккорды мелодии, я так и не понял, что играло, потому что с первой ноты рванул вперед, пропустив вперед Люка, конечно же. Зачем ошибаться прямо на старте? Все знают, что если пытаться вырваться, он подрежет, и гонка закончится, еще не начавшись.
Зато на первой минуте я обогнал Джеффа, который попытался меня в ответ спихнуть с трассы, и я скорее угадал, чем услышал витиеватый мат себе в спину. Передо мной был только Люк, я впервые ехал за ним вторым и уже понимал, что накосячил: нельзя было обгонять Джеффа так быстро, еще до поворота обратно к бару. Люк, даже если до того не знал моих намерений, то в тот момент явно все понял. Я ехал за ним, думая, как бы обогнуть ловчее, чтобы он не разгадал меня окончательно. Вот прямо сейчас, когда слишком рано? Он не догадается ведь, может еще упустить. Или незадолго до финиша, как все делают?
На повороте Люк вдруг ушел вправо, открывая место для маневра. Такие ошибки делали только новички, он словно пропускал меня нарочно, и я притормозил. Потом это повторилось еще раз. Я знал, что иду в ловушку, но незадолго до финиша зажмурился и рискнул, мотоцикл привычно вписался в поворот, Люк остался позади. Я финишировал первым под удивленный рев толпы. Меня стащили с мотоцикла, обнимали, качали. Запомнилось недовольно-недоумевающе лицо Джорджа, и еще Люк: он прошел мимо, потрепал меня по волосам, дескать, молодец, заслужил. А я не понимал ничего. Он просто подставился. Просто позволил мне. Почему? Зачем? Как вообще такое могло случиться?
У меня не было ответов, но в тот вечер мне не давали покоя, я был королем вечеринки, а Люка утешали хорошенькие близняшки. Ребята вокруг шутили, что ради этого Люк и проиграл, но беззлобно, они были действительно за меня рады. А я думал: сколько Джордж заплатил за это поражение? И были ли вообще такие деньги у Джорджа? Люк явно уже года два одевался и кушал не на призовые с наших гонок. И то выражение лица: Джордж явно не ожидал такого расклада.
Я, проигнорировав все уговоры, последовал примеру вечного чемпиона – тоже свалил рано, с тем отличием лишь, что не с близняшками, а с деньгами. Когда я отдал эти деньги отцу, тот заплакал. Я впервые видел своего отца плачущим.
Той ночью родители помирились. Я не помню, сколько лет назад до того слышал в последний раз скрип их кровати, в этот раз она скрипела так, как, наверное, никогда. Утром дома был мир. Лишь Сью ушла, хлопнув дверью. Я тогда не понял ничего, но потом мы поговорили. Оказывается, она не понимала, как отец мог изменять маме, и надеялась на развод. И что потом она уедет учиться и начнет новую жизнь. Как она планировала это сделать без денег, я так и не понял. Похоже, она просто не складывала одно с другим. Она всегда была не особенно умной, пусть и амбициозной. Но я не завидовал, что ей, с точки зрения родителей, была уготована лучшая жизнь, чем мне. Я не хотел никуда уезжать, не любил большие города. И так вышло, я осознал, что полюбил Люка.
Это был закономерный итог всего, Люк занимал слишком много места в моих мыслях, и он был, как называется, с психологией победителя. Он захотел – и все случилось.
После победы я был в растерянности, неделю не появлялся в баре, а когда появился, пришел пешком, без мотоцикла. На входе случилась какая-то фигня с ботинком, я затормозил, разбираясь со шнурком, и когда разогнулся, столкнулся с Люком.
- Потерял эглет? – спросил он у меня.
Я кивнул, не понимая до конца, о чем он вообще. Люк вообще говорил странными словами иногда, будто закончил парочку университетов, а не ту же среднюю школу, в которой учился я.
Не помню, что тогда ему говорил. Что-то незначительное и сиюминутное. Правда, думал, что все это безобидно, и он никогда не узнает, а если узнает, у меня без шансов, потому все безопасно.
Мы вместе с Люком зашли в бар, нас бурно приветствовали. Джефф сидел у стойки и был мрачнее тучи. Люк в его сторону даже не посмотрел. А я вроде как и упивался всеобщим вниманием, но понимал, что дело дрянь. Новый второй номер? Мне такого и близко не хотелось.
После обязательного выпивания со всеми желающими, кто был готов с нами выпить, бар мы покинули вместе. Люк попросил меня притормозить на парковке, закурил. Я просто ждал, любовался им, думал, что дело дрянь, что не хочу умирать на трассе в двадцать два года и, тем более, не хочу быть избитым на задах бара за внезапно открывшиеся противоестественные желания.
У меня давно не было секса, в баре на меня после победы девчонки висли гроздями, как переспелый виноград, а хотел я Люка, которого ненавидел и обвинял в смерти Майка и еще нескольких нормальных ребят. Что я тогда испытывал? Я знал, что не гей, или как это сейчас принято толерантно называть. Мне не нравятся и никогда не нравились мужчины, просто Люк был особенный.
Я смотрел, как он курит, и понимал, что сексуальнее зрелища не видел никогда в своей жизни и не увижу, наверное.
Люк затушил сигарету, подмигнул мне и спросил, может ли меня подвезти. Я чуть было не спросил, а на чем. Сегодня Люк тоже был не гоночном мотоцикле, но и не пешком. Какая-то раритетная спортивная тачка, точно не новая, но явно сильно дорогая.
Пока мы ехали от бара, явно не в сторону моего дома, я слегка протрезвел и все же спросил, зачем он мне проиграл в тот день. Люк покосился на меня, усмехнулся.
- Я видел, что тебе очень нужны эти деньги. Не на дурь, баб или выпивку, а действительно нужны. Я был прав?
Он ждал ответа с понимающей ухмылкой, а я не знал, что ему ответить. Да, прав? Я слабак, который тебя на дороге боится до усрачки?
- Можешь не отвечать, - милостиво разрешил он мне, и потому я ответил.
- Нужны были деньги на обучение сестры. Срочно.
Люк притормозил и свернул с трассы на какое-то абсолютное бездорожье.
- Она того стоит? Сьюзен?
- Да.
Кажется, я ответил слишком быстро. И было неприятно, я не хотел вообще знать, откуда они знакомы и почему он запомнил ее имя.
- Интересно.
Фары его тачки рассекали абсолютную темноту, я не понимал, куда мы едем, и потому было немного страшно.
- Просить к ней не приближаться уже поздно?
Люк рассмеялся. Он смеялся очень заразительно, упав головой на руль и продолжая при этом вести дальше.
- Ты такой забавный, Дейв.
Потом мы приехали. И был петрикор. Огромное, бескрайнее поле, темное небо и мириады звезд. Все очень привычно, я так много раз ездил с девчонками после школы, мы тискались, пили вискарь из фляжки или вино, делали вид, что смотрим на звезды. В тот день мы с Люками не делали вид, просто смотрели. А потом так же внезапно я узнал его губы на вкус. Запрещенный прием. Очень-очень. И ощущения были странные, почти как в тот раз, когда он впервые произнес мое имя. Странно, но будто он проделывал это уже неоднократно. Земля пахла дождем, его пальцы, хозяйничающие под моей рубашкой, были очень холодными, почти ледяными.
Если бы меня попросили описать самый счастливый момент в моей жизни, я описал бы это так: тот самый петрикор, в который, по словам Люка, мы упали, холодные пальцы, он сам и примесь одеколона Олд Спайс. И дело тут было не в ощущении счастья даже, а в том, что мир вокруг никогда не был для меня настолько осязаемо-реальным, будто обострено каждое чувство, будто я мог видеть и слышать на сотни миль вокруг. Той ночью я побывал на Марсе, Венере и в созвездии Большой Медведицы. Может, мы между делом пролетали Нью-Йорк, но я этого не заметил.
С Люком потом мы провстречались где-то год, никто не догадывался, ведь мы ничего не стыдились и не так чтобы сильно скрывали. Все было на поверхности, если копнуть, но без всякой демонстративной ерунды. Наша дружба стала легендарной, потому что той ночью я взял с него слово, что он никогда не запишется со мной в один заезд. Люк согласился, и публика потом была в восторге. Со стороны это, наверное, действительно, было прекрасно. Идеал мужской дружбы.
В какой-то момент я стал таким же победителем, как и он, но по-настоящему мы не противостояли друг другу ни разу. До одной единственной ночи, когда он сказал мне, что уезжает в Нью-Йорк насовсем. Он звал меня с собой, приводил много убедительных доводов, но я отказался.
Тот последний заезд, который был только для нас двоих, обернулся для меня переломом ноги в трех местах и больницей. Люк не пришел меня навестить, уехал, не прощаясь. Я не винил его. Со слов полицейских, которые очень удачно дежурили на перекрестке неподалеку, он вытащил меня из-под загоревшегося байка за пару секунд до того, как тот рванул.
Видимо, Люк действительно меня любил, раз в последний момент решил именно так и рисковал собой, чтобы меня спасти, эта мысль грела меня потом годами. На байк я после аварии больше не садился, полностью переключился на родительскую ферму.
Сьюзен уехала, отучилась три курса, вышла потом замуж и родила двоих прекрасных детей. Через пять лет ее брак распался, и она приехала погостить домой. Я опять отсиживался у себя в комнате, пока внизу гремел скандал: Сьюзен требовала, чтобы часть фермы переписали на нее. Отец отказал. Никакие крики, слезы и угрозы не помогли, он был непреклонен. В этой ферме была вся его жизнь, он не хотел отдавать ее на продажу.
Перед отъездом Сьюзен я снял все свои накопления, где-то десять тысяч долларов, и отдал ей, чтобы она не считала себя обиженной. С учетом ее учебы сумма выходила соразмерная стоимости фермы, которая требовала еще и расходов. Сьюзен взяла деньги и сказала, что я единственный нормальный человек в этом захолустье и просто зря гроблю свою жизнь. Кажется, это была самая лестная оценка, которую мне доводилось от нее слышать.
После ее отъезда все было ровно. Девушку своей мечты я так и не нашел, никто не выдерживал сравнения с Люком, а к парням, кроме него, меня не тянуло вообще. Родители смирились, мы жили очень хорошо вместе, но, увы, никто не вечен. В какой-то момент я остался один. Потянуло на воспоминания, к старым приятелям. Я стал снова заходить в бар «У Джорджа», пока тот не пришел окончательно в упадок и не закрылся. Джорджа давно уже с нами не было, а наследники распорядились не лучшим образом с его наследством. Потом здание бара кто-то купил, началась реконструкция. Я не интересовался особо процессом, пока над входом не загорелась табличка «У Люка». На открытие я не пошел, но, поговаривают, бар стал культовым, каферейсеры слетаются даже из других штатов, и владелец признанный чемпион и богатый чудак, зачем-то вернувшийся в глушь из самого средоточия жизни.
Я посмеялся, покрутил пальцем у виска, постарался сделать вид, что я его не жду. Потом и ждать перестал. У него там, по слухам, свои сейчас «блондиночки» и «брюнеточки», Люк поизносился, а возраст пассий не поменялся совсем.
А я все еще люблю звезды и запах земли после дождя. И Люка. И сейчас мне странно. Я сижу на крыльце, вдыхаю петрикор и впервые за много лет слышу шум мотора гоночного мотоцикла, зачем-то свернувшего на разбитую дорогу, ведущую к моей ферме.